Живой

Batcher · Добавлено: Вт Авг 28, 2018 7:13

Две притчи ....

Однажды мышь заметила, что хозяин фермы поставил мышеловку. Мышь пожаловалась об этом курице, овце и корове. "Мышеловка - это твои проблемы мышь, к нам она никакого отношения не имеет!"

Чуть позже в мышеловку попалась змея - и укусила жену фермера. Пытаясь ее излечить, жене приготовили суп из курицы

. Потом зарезали овцу

, чтобы накормить всех, кто приехал навестить больную. Жена всё же умерла и, наконец, закололи корову, чтобы достойно накормить гостей на похоронах

Мораль: не думай что то, что тебя сейчас не касается , не ёпнет тебя потом по голове ...

На ферме заболел конь.

Ветеринар:
- Если утром он не встанет, я его усыплю

Утром конь не встал. Рядом лежал баран:
- Ну давай вставай или ты умрёшь!
Конь встал.
Фермер:
- Это чудо! Это надо отпраздновать! По такому случаю мы зарежем барана!

МОРАЛЬ: Нехрена лезть не в своё дело когда тебя не касается (но не забывайте об истории с мышеловкой

)

Тася · Добавлено: Вт Авг 28, 2018 14:29

Притчи от Батча понравились)
там получается все связано и все сцеплены

Batcher · Добавлено: Вт Авг 28, 2018 14:31

не, не... притчи совсем не от батча, это мне XXX в уши как пчёлка прожужжала, а она, в очередь тоже их в сети прочла...
мне понравились и просто с вами поделился

Тася · Добавлено: Чт Дек 20, 2018 14:14

Хвалят новый роман Евгения Водолазкина "Брисбен"
https://prochtenie.org/passage/29659
Там про то о чем часто мы ведем речь: смысл жизни, место где надо провести остаток жизи и пр.
Начала читать - чуть было свою остановку не проехала...

Тася · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 7:42

Читаю Горького и у одного героя есть такой монолог (о добре и зле) - интересным показалось рассуждение, хотя и спорным.

"Достопочтенные двуногие! Когда вы говорите, что зло следует оплачивать добром, -- вы ошибаетесь. Зло есть качество прирожденное вам и потому -- малоценное. Добро -- вы сами придумали, вы страшно дорого платили за него и потому -- оно суть драгоценность, редкая вещь, прекраснее которой нет на земле ничего. Отсюда вывод -- уравнивать добро со злом невыгодно для вас и бесполезно. Я говорю вам -- добром платите только за добро. И никогда не платите больше того, сколько получено вами, дабы не поощрять в человеке чувство ростовщика. Ибо человек -- жаден. Получив однажды больше того, сколько следовало ему, в другой раз захочет получить еще больше. А также не платите ему меньше, чем должны. Ибо если вы его раз обсчитаете -- человек злопамятен! -- он скажет про вас "банкроты!", перестанет уважать и в другой раз не добро уже сделает вам, а только подаст милостину. Братие! будьте строго точны в уплате за добро, содеянное вам! Ибо нет на земле ничего печальнее и противней человека, подающего милостину ближнему своему! Но за зло -- всегда платите сторицею зла! Будьте жестоко щедры, вознаграждая ближнего за зло его вам! Если он, когда вы просили хлеба, дал камень вам, -- опрокиньте гору на голову его! (Тетерев начинает шутливо, постепенно переходит в серьезный тон и кончает свою речь сильно, убежденно. Кончив, он, тяжело ступая, отходит в сторону. Минута общего молчания. Все смущены, почувствовав в словах его что-то тяжелое, искреннее.)"

Batcher · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 7:48

Пробовал читать "На дне".... Ну никак не идёт... Пытался...

Batcher · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 7:52

Дочитаю Золя и примусь за Мопассана... всякие его Пышки, мадемуазели Фифи , госпожи Батисты.... короче, все милые друзья

Тася · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 7:57

Цитата:

Batcher писал(а): Пробовал читать "На дне".... Ну никак не идёт... Пытался...

на дне - тяжелая вещь и мне показалась даже неприятная...

Batcher · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 8:01

Цитата:

Тася писал(а): Читаю Горького и у одного героя есть такой монолог (о добре и зле)

А из какой пьесы, какую сейчас ты читаешь...? Или из "Якова Богомолова"?

Batcher · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 8:11

"Мещане" ( сам спросил, сам же и ответил

)

Тася · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 8:13

Это из пьесы "Мещане" - я ее сейчас читаю.
"Богомолова" - осилила уже), но она небольшая т.к. неоконченная, а жаль, хотелось бы узнать как там дальше дело развивалось...
Батч, может ты дальнейшее развитие событих придумаешь? или Алекс и Малита заинтересуются сюжетом?

Batcher · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 8:17

Надо почитать.... Посмотрел, у меня такой пьесы нету... Но если она небольшая, то может с компа осилю...

Тася · Добавлено: Чт Апр 18, 2019 9:10

Осилишь) - она можно сказать короткая

Тася · Добавлено: Пт Июл 19, 2019 21:43

Читаю Юрия Трифонова "Обмен"
https://www.vilavi.ru/raz/trif/1.shtml

Тася · Добавлено: Пт Июл 19, 2019 22:49

Цитата из повести "Обмен"

"Как же не понимать, что людей не любят не за их пороки, а любят не за их добродетели!..."

Тася · Добавлено: Пт Июл 19, 2019 22:53

Повесть легко читается. Сюжет очень простой, житейский - просто жизнь простых, обычных людей. Правда есть у автора некоторые несостыковочки по времени. Удивительно что эти несостыковки автор не убрал, ведь повесть много кто читал и наверное могли это заметить....

Тася · Добавлено: Пт Июл 19, 2019 23:05

Повесть хоть и легко читается, но веет от нее какой то безысходностью, тоской и невозможностью что то поменять.
Действие происходит в конце 60х годов 20века в Москве, так написано в предисловиях, но когда я начала читать, то думала что речь идет о более позднем времени. Единственно что выдает время - это то что многие герои живут в коммуналках, а так все в общем то даже на современную жизнь похоже. Там есть описание как герой едет на работу - сейчас тоже так же люди едут и с таким же наверное настроением. С одной стороны очень сильно жизнь поменялась, а с другой - все тоже самое...

Тася · Добавлено: Сб Июл 20, 2019 10:59

Продолжаю читать повесть. Читая ее у меня рождаются противоречивые чувства. Там противопостовляются две жизненные позиции. Одна тех людей кто "умеет жить", т.е. хорошо устраиваться в жизни, другая тех кто не умеет приспосабливаться и этим гордится. И тех и тех я могу понять. Позиция автора склоняется скорее ко вторым, но судя по биографии самого автора, он сам ни на какие стройки великие, по зову сердца не поехал, а жил в Москве всю жизнь, за исключением периода ВОВ когда уехал с бабушкой в эвакуацию.
Поэтому я, читая повесть, чувствую какую то фальшь, автор внушает нам что надо после окончания института ехать в неизведанные края, для великих свершений, только тогда ты молодец и никоим образом не приспосабливаться - такая позиция вполне понятна, если автор сам что то такое в жизни сделал, но если сам сам спокойненько живешь на Ломоносовском проспекте, то как то - неискренне это выглядит.
Вот такое мое предварительное субъективное мнение.

Тася · Добавлено: Сб Июл 20, 2019 13:58

Дочитала повесть "Обмен". Следом прочитала критическую статью по ней. Там говорится, что автор не отождествляет себя ни с кем из героев. А у меня другое мнение сложилось.

Batcher · Добавлено: Сб Июл 20, 2019 22:49

читаю солженицына "один день иван денисыча"
редко читаю, вроде бы пока нестар телом но глаза не видять
писька стоит и тахатся вроде хочу

а с книжками "труба"
в первую очередь - не интересуют, а уже потом - не вижу
Иван денисыча стал читать
описывать не стоит потому что очень хуёввая жизнь описывается
летом читаю а описывается январь в 27 минус
ГУЛаг
он был и никуда его не запрятать не стереть, люди страдали, очень сильно страдали....
мне , летом, читать такие вещи про зиму не выносимо, а зимой читать про такое наверное ещё и того горше

Тася · Добавлено: Вс Июл 21, 2019 17:08

Продолжаю читать Трифонова. Теперь другая повесть - "Другая жизнь".
цитата оттуда:
"...Всякий брак — не соединение двух людей, как думают, а соединение или сшибка двух кланов, двух миров. Всякий брак — двоемирие. Встретились две системы в космосе и сшибаются намертво, навсегда. Кто кого? Кто для чего? Кто чем?..."

Тася · Добавлено: Вс Июл 21, 2019 20:13

Еще цитата:
"...После сорока лет с мужчинами происходят странные вещи: они понимают про себя что-то такое, что было им недоступно прежде. Одни успокаиваются навсегда, других охватывает душевная смута..."

Тася · Добавлено: Чт Апр 09, 2020 20:07

Захотелось мне посмотреть фильм "Мышеловка" по Агате Кристи. Начала смотреть - но там актеры, которых я не люблю....
А экранизации кроме нашего фильма и нет, я думала поищу английскую, но нет... Оказывается что есть договоренность, что пьесу эту можно экранизировать лишь когда в Лондоне театры прекратят ставить ее. А она до сих пор на сцене и спектакли по этой пьесе пользуются популярностью.
Наши же киношники сняли фильм, т.к. им закон не писан) Cool

и можно эти лондонские театральные договоренности не соблюдать.

Тася · Добавлено: Чт Апр 09, 2020 20:09

Так вот, начала я смотреть этот фильм и чувствую, что не особо хочу именно на этих актеров любоваться. Поэтому решила просто почитать эту пьесу)
начала и она мне понравилась.

Тася · Добавлено: Пт Апр 10, 2020 11:48

Решила возобновить ежедневное чтение небольших рассказов.

Варлаам Шаламов
"Апостол Павел"
Когда я вывихнул ступню, сорвавшись в шурфе со скользкой лестницы из жердей, начальству стало ясно, что я прохромаю долго, и так как без дела сидеть было нельзя, меня перевели помощником к нашему столяру Адаму Фризоргеру, чему мы оба – и Фризоргер и я – были очень рады.
В своей первой жизни Фризоргер был пастором в каком-то немецком селе близ Марксштадта на Волге. Мы встретились с ним на одной из больших пересылок во время тифозного карантина и вместе приехали сюда, в угольную разведку. Фризоргер, как и я, уже побывал в тайге, побывал и в доходягах и полусумасшедшим попал с прииска на пересылку. Нас отправили в угольную разведку как инвалидов, как обслугу – рабочие кадры разведки были укомплектованы только вольнонаемными. Правда, это были вчерашние заключенные, только что отбывшие свой «термин», или срок, и называвшиеся в лагере полупрезрительным словом «вольняшки». Во время нашего переезда у сорока человек этих вольнонаемных едва нашлось два рубля, когда понадобилось купить махорку, но все же это был уже не наш брат. Все понимали, что пройдет два-три месяца, и они приоденутся, могут выпить, паспорт получат, может быть, даже через год уедут домой. Тем ярче были эти надежды, что Парамонов, начальник разведки, обещал им огромные заработки и полярные пайки. «В цилиндрах домой поедете», – постоянно твердил им начальник. С нами же, арестантами, разговоров о цилиндрах и полярных пайках не заводилось.

Впрочем, он и не грубил нам. Заключенных ему в разведку не давали, и пять человек в обслугу – это было все, что Парамонову удалось выпросить у начальства.

Когда нас, еще не знавших друг друга, вызвали из бараков по списку и доставили пред его светлые и проницательные очи, он остался весьма доволен опросом. Один из нас был печник, седоусый остряк ярославец Изгибин, не потерявший природной бойкости и в лагере. Мастерство ему давало кое-какую помощь, и он не был так истощен, как остальные. Вторым был одноглазый гигант из Каменец-Подольска – «паровозный кочегар», как он отрекомендовался Парамонову.

– Слесарить, значит, можешь маленько, – сказал Парамонов.

– Могу, могу, – охотно подтвердил кочегар. Он давно сообразил всю выгодность работы в вольнонаемной разведке.

Третьим был агроном Рязанов. Такая профессия привела в восторг Парамонова. На рваное тряпье, в которое был одет агроном, не было обращено, конечно, никакого внимания. В лагере не встречают людей по одежке, а Парамонов достаточно знал лагерь.

Четвертым был я. Я не был ни печником, ни слесарем, ни агрономом. Но мой высокий рост, по-видимому, успокоил Парамонова, да и не стоило возиться с исправлением списка из-за одного человека. Он кивнул головой.

Но наш пятый повел себя очень странно. Он бормотал слова молитвы и закрывал лицо руками, не слыша голоса Парамонова. Но и это начальнику не было внове. Парамонов повернулся к нарядчику, стоявшему тут же и державшему в руках желтую стопку скоросшивателей – так называемых «личных дел».

– Это столяр, – сказал нарядчик, угадывая вопрос Парамонова. Прием был закончен, и нас увезли в разведку.

Фризоргер после рассказывал мне, что, когда его вызвали, он думал, что его вызывают на расстрел, так его запугал следователь еще на прииске. Мы жили с ним целый год в одном бараке, и не было случая, чтобы мы поругались друг с другом. Это редкость среди арестантов и в лагере, и в тюрьме. Ссоры возникают по пустякам, мгновенно ругань достигает такого градуса, что кажется – следующей ступенью может быть только нож или, в лучшем случае, какая-нибудь кочерга. Но я быстро научился не придавать большого значения этой пышной ругани. Жар быстро спадал, и если оба продолжали еще долго лениво отругиваться, то это делалось больше для порядка, для сохранения «лица».

Но с Фризоргером я не ссорился ни разу. Я думаю, что в этом была заслуга Фризоргера, ибо не было человека мирнее его. Он никого не оскорблял, говорил мало. Голос у него был старческий, дребезжащий, но какой-то искусственно, подчеркнуто дребезжащий. Таким голосом говорят в театре молодые актеры, играющие стариков. В лагере многие стараются (и небезуспешно) показать себя старше и физически слабее, чем на самом деле. Все это делается не всегда с сознательным расчетом, а как-то инстинктивно. Ирония жизни здесь в том, что большая половина людей, прибавляющих себе лета и убавляющих силы, дошли до состояния еще более тяжелого, чем они хотят показать.

Но ничего притворного не было в голосе Фризоргера.

Каждое утро и вечер он неслышно молился, отвернувшись от всех в сторону и глядя в пол, а если и принимал участие в общих разговорах, то только на религиозные темы, то есть очень редко, ибо арестанты не любят религиозных тем. Старый похабник, милейший Изгибин, пробовал было подсмеиваться над Фризоргером, но остроты его были встречены такой мирной улыбочкой, что изгибинский заряд шел вхолостую. Фризоргера любила вся разведка и даже сам Парамонов, которому Фризоргер сделал замечательный письменный стол, проработав над ним, кажется, полгода.

Наши койки стояли рядом, мы часто разговаривали, и иногда Фризоргер удивлялся, по-детски взмахивая небольшими ручками, встретив у меня знание каких-либо популярных евангельских историй – материал, который он по простоте душевной считал достоянием только узкого круга религиозников. Он хихикал и очень был доволен, когда я обнаруживал подобные познания. И, воодушевившись, принимался рассказывать мне то евангельское, что я помнил нетвердо или чего я не знал вовсе. Очень ему нравились эти беседы.

Но однажды, перечисляя имена двенадцати апостолов, Фризоргер ошибся. Он назвал имя апостола Павла. Я, который со всей самоуверенностью невежды считал всегда апостола Павла действительным создателем христианской религии, ее основным теоретическим вождем, знал немного биографию этого апостола и не упустил случая поправить Фризоргера.

– Нет, нет, – сказал Фризоргер, смеясь. – вы не знаете, вот. – И он стал загибать пальцы. – Питер, Пауль, Маркус...

Я рассказал ему все, что знал об апостоле Павле. Он слушал меня внимательно и молчал. Было уже поздно, пора было спать. Ночью я проснулся и в мерцающем, дымном свете коптилки увидел, что глаза Фризоргера открыты, и услышал шепот: «Господи, помоги мне! Питер, Пауль, Маркус...» Он не спал до утра. Утром он ушел на работу рано, а вечером пришел поздно, когда я уже заснул. Меня разбудил тихий старческий плач. Фризоргер стоял на коленях и молился.

– Что с вами? – спросил я, дождавшись конца молитвы.

Фризоргер нашел мою руку и пожал ее.

– Вы правы, – сказал он. – Пауль не был в числе двенадцати апостолов. Я забыл про Варфоломея.

Я молчал.

– Вы удивляетесь моим слезам? – сказал он. – Это слезы стыда. Я не мог, не должен был забывать такие вещи. Это грех, большой грех. Мне, Адаму Фризоргеру, указывает на мою непростительную ошибку чужой человек. Нет, нет, вы ни в чем не виноваты – это я сам, это мой грех. Но это хорошо, что вы поправили меня. Все будет хорошо.

Я едва успокоил его, и с той поры (это было незадолго до вывиха ступни) мы стали еще большими друзьями.

Однажды, когда в столярной мастерской никого не было, Фризоргер достал из кармана засаленный матерчатый бумажник и поманил меня к окну.

– Вот, – сказал он, протягивая мне крошечную обломанную фотографию – «моменталку». Это была фотография молодой женщины, с каким-то случайным, как на всех снимках «моменталок», выражением лица. Пожелтевшая, потрескавшаяся фотография была бережно обклеена цветной бумажкой.

– Это моя дочь, – сказал Фризоргер торжественно. – Единственная дочь. Жена моя давно умерла. Дочь не пишет мне, правда, адреса не знает, наверно. Я писал ей много и теперь пишу. Только ей. Я никому не показываю этой фотографии. Это из дому везу. Шесть лет назад я ее взял с комода.

В дверь мастерской бесшумно вошел Парамонов.

– Дочь, что ли? – сказал он, быстро оглядев фотографию.

– Дочь, гражданин начальник, – сказал Фризоргер, улыбаясь.

– Пишет?

– Нет.

– Чего ж она старика забыла? Напиши мне заявление о розыске, я отошлю. Как твоя нога?

– Хромаю, гражданин начальник.

– Ну, хромай, хромай. – Парамонов вышел.

С этого времени, уже не таясь от меня, Фризоргер, окончив вечернюю молитву и улегшись на койку, доставал фотографию дочери и поглаживал цветной ободочек.

Так мы мирно жили около полугода, когда однажды привезли почту. Парамонов был в отъезде, и почту принимал его секретарь из заключенных Рязанов, который оказался вовсе не агрономом, а каким-то эсперантистом, что, впрочем, не мешало ему ловко снимать шкуры с павших лошадей, гнуть толстые железные трубы, наполняя их песком и раскаляя на костре, и вести всю канцелярию начальника.

– Смотри-ка, – сказал он мне, – какое заявление на имя Фризоргера прислали.

В пакете было казенное отношение с просьбой познакомить заключенного Фризоргера (статья, срок) с заявлением его дочери, копия которого прилагалась. В заявлении она коротко и ясно писала, что, убедившись в том, что отец является врагом народа, она отказывается от него и просит считать родство не бывшим.

Рязанов повертел в руках бумажку.

– Экая пакость, – сказал он. – Для чего ей это нужно? В партию, что ли, вступает?

Я думал о другом: для чего пересылать отцу-арестанту такие заявления? Есть ли это вид своеобразного садизма, вроде практиковавшихся извещений родственникам о мнимой смерти заключенного, или просто желание выполнить все по закону? Или еще что?

– Слушай, Ванюшка, - сказал я Рязанову. – Ты регистрировал почту?

– Где же, только сейчас пришла.

– Отдай-ка мне этот пакет. – И я рассказал Рязанову, в чем дело.

– А письмо? – сказал он неуверенно. – Она ведь напишет, наверное, и ему.

– Письмо ты тоже задержишь.

– Ну бери.

Я скомкал пакет и бросил его в открытую дверцу топящейся печки.

Через месяц пришло и письмо, такое же короткое, как и заявление, и мы его сожгли в той же самой печке.

Вскоре меня куда-то увезли, а Фризоргер остался, и как он жил дальше – я не знаю. Я часто вспоминал его, пока были силы вспоминать. Слышал его дрожащий, взволнованный шепот: «Питер, Пауль, Маркус...»
1954г.

Тася · Добавлено: Пт Июн 05, 2020 15:24

Увлеклась Чеховым. Я его и раньше конечно читала, а сейчас что то еще почитать захотелось.
Тапёр
Второй час ночи. Я сижу у себя в номере и пишу заказанный мне фельетон в стихах. Вдруг отворяется дверь, и в номер совсем неожиданно входит мой сожитель, бывший ученик м-ой консерватории Петр Рублев. В цилиндре, в шубе нараспашку, он напоминает мне на первых порах Репетилова; потом же, когда я всматриваюсь в его бледное лицо и необыкновенно острые, словно воспаленные глаза, сходство с Репетиловым исчезает.
-- Отчего ты так рано? -- спрашиваю я. -- Ведь еще только два часа! Разве свадьба уже кончилась?
Сожитель не отвечает. Он молча уходит за перегородку, быстро раздевается и с сопением ложится на свою кровать.
-- Спи же, с-скотина! -- слышу я через десять минут его шепот. -- Лег, ну и спи! А не хочешь спать, так... ну тебя к чёрту!
-- Не спится, Петя? -- спрашиваю я.
-- Да чёрт его знает... не спится что-то... Смех разбирает... Не дает смех уснуть! Ха-ха!
-- Что же тебе смешно?
-- История смешная случилась. Нужно же было случиться этой анафемской истории!
Рублев выходит из-за перегородки и со смехом садится около меня.
-- Смешно и... совестно... -- говорит он, ероша свою прическу. -- Отродясь, братец ты мой, не испытывал еще таких пассажей... Ха-ха... Скандал -- первый сорт! Великосветский скандал!
Рублев бьет себя кулаком по колену, вскакивает и начинает шагать босиком по холодному полу.
-- В шею дали! -- говорит он. -- Оттого и пришел рано.
-- Полно, что врать-то!
-- Ей-богу... В шею дали -- буквально!
Я гляжу на Рублева... Лицо у него испитое и поношенное, но во всей его внешности уцелело еще столько порядочности, барской изнеженности и приличия, что это грубое "дали в шею" совсем не вяжется с его интеллигентной фигурой.
-- Скандал первостатейный... Шел домой и всю дорогу хохотал. Ах, да брось ты свою ерунду писать! Выскажусь, вылью всё из души, может, не так... смешно будет!.. Брось! История интересная... Ну, слушай же... На Арбате живет некий Присвистов, отставной подполковник, женатый на побочной дочери графа фон Крах... Аристократ, стало быть... Выдает он дочку за купеческого сына Ескимосова... Этот Ескимосов парвеню {выскочка -- (франц. parvenu).} и мове-жанр, {невежа (франц. mauvais genre).} свинья в ермолке и моветон, но папаше с дочкой манже и буар {есть и пить (франц. manger et boire)} хочется, так что тут некогда рассуждать о мове-жанрах. Отправляюсь я сегодня в девятом часу к Присвистову таперствовать. На улицах грязища, дождь, туман... На душе, по обыкновению, гнусно.
-- Ты покороче, -- говорю я Рублеву. -- Без психологии...
-- Ладно... Прихожу к Присвистову... Молодые и гости после венца фрукты трескают. В ожидании танцев иду к своему посту -- роялю -- и сажусь.
"А, а... вы пришли! -- увидел меня хозяин. -- Так вы уж, любезный, смотрите: играть как следует, и главное -- не напиваться"...
-- Я, брат, привык к таким приветствиям, не обижаюсь... Ха-ха... Назвался груздем, полезай в кузов... Не так ли? Что я такое? Тапер, прислуга... официант, умеющий играть!.. У купцов тыкают и на чай дают -- и нисколько не обидно! Ну-с, от нечего делать, до танцев начинаю побринкивать этак слегка, чтоб, знаешь, пальцы разошлись. Играю и слышу немного погодя, братец ты мой, что сзади меня кто-то подпевает. Оглядываюсь -- барышня! Стоит, бестия, сзади меня и на клавиши умильно глядит. -- "Я, говорю, m-lle, и не знал, что меня слушают!" А она вздыхает и говорит: "Хорошая вещь!" -- "Да, говорю, хорошая... А вы нешто любите музыку?" И завязался разговор... Барышня оказалась разговорчивая. Я ее за язык не тянул, сама разболталась. "Как, говорит, жаль, что нынешняя молодежь не занимается серьезной музыкой". Я, дуррак, болван, рад, что на меня обратили внимание... осталось еще это гнусное самолюбие!.. Принимаю, знаешь, этакую позу и объясняю ей индифферентизм молодежи отсутствием в нашем обществе эстетических потребностей... Зафилософствовался!
-- В чем же скандал? -- спрашиваю я Рублева. -- Влюбился, что ли?
-- Выдумал! Любовь -- это скандал личного свойства, а тут, брат, произошло нечто всеобщее, великосветское... да! Беседую я с барышней и вдруг начинаю замечать что-то неладное: за моей спиной сидят какие-то фигуры и шепчутся... Слышу слово "тапер", хихиканье... Про меня, значит, говорят... Что за оказия? Не галстук ли у меня развязался? Пробую галстук -- ничего... Не обращаю, конечно, внимания и продолжаю разговор... А барышня горячится, спорит, раскраснелась вся... Так и чешет! Такую критику пустила на композиторов, что держись шапка! В "Демоне" оркестровка хороша, а мотивов нет, Римский-Корсаков барабанщик, Варламов не мог создать ничего цельного и проч. Нынешние мальчики и девочки едва гаммы играют, платят по четвертаку за урок, а уж не прочь музыкальные рецензии писать... Так и моя барышня... Я слушаю и не оспариваю... Люблю, когда молодое, зеленое дуется, мозгами шевелит... Ну, а сзади-то всё бормочут, бормочут... И что же? Вдруг к моей барышне подплывает толстая пава, из породы маменек или тетенек, солидная, багровая, в пять обхватов... не глядит на меня и что-то шепчет ей на ухо... Слушай же... Барышня вспыхивает, хватается за щеки и, как ужаленная, отскакивает от рояля... Что за оказия? Мудрый Эдип, разреши! Ну, думаю, наверное, или фрак у меня на спине лопнул, или у девочки в туалете какой-нибудь грех приключился, иначе трудно понять этот казус. На всякий случай иду минут через десять в переднюю оглядеть свою фигуру... оглядываю галстук, фрак, тралала... всё на месте, ничего не лопнуло! На мое счастье, братец, в передней стояла какая-то старушонка с узлом. Всё мне объяснила... Не будь ее, я так бы и остался в счастливом неведении. "Наша барышня не может без того, чтоб характера своего не показать, -- рассказывает она какому-то лакею. -- Увидала около фортепьянов молодца и давай с ним балясы точить, словно с настоящим каким... ахи да смехи, а молодец-то этот, выходит, не гость, а тапер... из музыкантов... Вот тебе и поговорила! Спасибо Марфе Степановне, шепнула ей, а то бы она, чего доброго, и под ручку с ним бы прошлась... Теперь и совестно, да уж поздно: слов не воротишь"... А? Каково?
-- И девчонка глупа, -- говорю я Рублеву, -- и старуха глупа. Не стоит и внимания обращать...
-- Я и не обратил внимания... Только смешно и больше ничего. Я давно уж привык к таким пассажам... Прежде, действительно, больно было, а теперь -- плевать! Девчонка глупая, молодая... ее же жалко! Сажусь я и начинаю играть танцы... Серьезного там ничего не нужно... Знай себе закатываю вальсы, кадрили-монстры да гремучие марши... Коли тошно твоей музыкальной душе, то пойди рюмочку выпей, и сам же взыграешься от "Боккаччио".
-- Но в чем собственно скандал?
-- Трещу я на клавишах и... не думаю о девочке... Смеюсь и больше ничего, но... ковыряет у меня что-то под сердцем! Точно сидит у меня под ложечкой мышь и казенные сухари грызет... Отчего мне грустно и гнусно, сам не пойму... Убеждаю себя, браню, смеюсь... подпеваю своей музыке, но саднит мою душу, да как-то особенно саднит... Повернет этак в груди, ковырнет, погрызет и вдруг к горлу подкатит, этак... точно ком... Стиснешь зубы, переждешь, а оно и оттянет потом же опять сначала... Что за комиссия! И, как нарочно, в голове самые что ни на есть подлые мысли... Вспоминается мне, какая из меня дрянь вышла... Ехал в Москву за две тысячи верст, метил в композиторы и пианисты, а попал в таперы... В сущности, ведь это естественно... даже смешно, а меня тошнит... Вспомнился мне и ты... Думаю, сидит теперь мой сожитель и строчит... Описывает, бедняга, спящих гласных, булочных тараканов, осеннюю непогоду... описывает именно то, что давным-давно уже описано, изжевано и переварено... Думаю я, и почему-то жалко мне тебя... до слез жалко!.. Малый ты славный, с душой, а нет в тебе этого, знаешь, огня, желчи, силы... нет азарта, и почему ты не аптекарь, не сапожник, а писатель, Христос тебя знает! Вспомнились все мои приятели-неудачники, все эти певцы, художники, любители... Всё это когда-то кипело, копошилось, парило в поднебесье, а теперь... чёрт знает что! Почему мне лезли в голову именно такие мысли, не понимаю! Гоню из головы себя, приятели лезут; приятелей гоню, девчонка лезет... Над девчонкой я смеюсь, ставлю ее ни в грош, но не дает она мне покоя... И что это, думаю, за черта у русского человека! Пока ты свободен, учишься или без дела шатаешься, ты можешь с ним и выпить, и по животу его похлопать, и с дочкой его полюбезничать, но как только ты стал в мало-мальски подчиненные отношения, ты уже сверчок, который должен знать свой шесток... Кое-как, знаешь, заглушаю мысль, а ч горлу все-таки подкатывает... Подкатит, сожмет и этак... сдавит... В конце концов чувствую на своих глазах жидкость, "Боккаччио" мой обрывается и... всё к чёрту. Благородная зала оглашается другими звуками... Истерика...
-- Врешь!
-- Ей-богу... -- говорит Рублев, краснея и стараясь засмеяться. -- Каков скандал? Засим чувствую, что меня влекут в переднюю... надевают шубу... Слышу голос хозяина: "Кто напоил тапера? Кто смел дать ему водки?" В заключение... в шею... Каков пассаж? Ха-ха... Тогда не до смеха было, а теперь ужасно смешно... ужасно! Здоровила... верзила, с пожарную каланчу ростом, и вдруг -- истерика! Ха-ха-ха!
-- Что же тут смешного? -- спрашиваю я, глядя, как плечи и голова Рублева трясутся от смеха. -- Петя, ради бога... что тут смешного? Петя! Голубчик!
Но Петя хохочет, и в его хохоте я легко узнаю истерику. Начинаю возиться с ним и бранюсь, что в московских номерах не имеют привычки ставить на ночь воду.

Тася · Добавлено: Пт Июн 05, 2020 15:27

Есть еще довольно хорошая экранизация этого Чеховского рассказа. Там в гл.роли Андрей Панин.

https://youtu.be/NXKfb3-F3Lg

Тася · Добавлено: Пт Июн 05, 2020 16:12

Еще рассказ занятный попался

Чехов СРЕДСТВО ОТ ЗАПОЯ

В город Д., в отдельном купе первого класса, прибыл на гастроли известный чтец и комик г. Фениксов-Дикобразов 2-й. Все встречавшие его на вокзале знали, что билет первого класса был куплен "для форса" лишь на предпоследней станции, а до тех пор знаменитость ехала в третьем; все видели, что, несмотря на холодное, осеннее время, на знаменитости были только летняя крылатка да ветхая котиковая шапочка, но, тем не менее, когда из вагона показалась сизая, заспанная физиономия Дикобразова 2-го, все почувствовали некоторый трепет и жажду познакомиться. Антрепренер Почечуев, по русскому обычаю, троекратно облобызал приезжего и повез его к себе на квартиру.
Знаменитость должна была начать играть дня через два после приезда, но судьба решила иначе; за день до спектакля в кассу театра вбежал бледный, взъерошенный антрепренер и сообщил, что Дикобразов 2-й играть не может.
-- Не может! -- объявил Почечуев, хватая себя за волосы. -- Как вам это покажется? Месяц, целый месяц печатали аршинными буквами, что у нас будет Дикобразов, хвастали, ломались, забрали абонементные деньги, и вдруг этакая подлость! А? Да за это повесить мало!
-- Но в чем дело? Что случилось?
-- Запил, проклятый!
-- Экая важность! Проспится.
-- Скорей издохнет, чем проспится! Я его еще с Москвы знаю: как начнет водку лопать, так потом месяца два без просыпа. Запой! Это запой! Нет, счастье мое такое! И за что я такой несчастный! И в кого я, окаянный, таким несчастным уродился! За что... за что над моей головой всю жизнь висит проклятие неба? (Почечуев трагик и по профессии и по натуре: сильные выражения, сопровождаемые биением по груди кулаками, ему очень к лицу.) И как я гнусен, подл и презренен, рабски подставляя голову под удары судьбы! Не достойнее ли раз навсегда покончить с постыдной ролью Макара, на которого все шишки валятся, и пустить себе пулю в лоб? Чего же жду я? Боже, чего я жду?
Почечуев закрыл ладонями лицо и отвернулся к окну. В кассе, кроме кассира, присутствовало много актеров и театралов, а потому дело не стало за советами, утешениями и обнадеживаниями; но всё это имело характер философский или пророческий; дальше "суеты сует", "наплюйте" и "авось" никто не пошел. Один только кассир, толстенький, водяночный человек, отнесся к делу посущественней.
-- А вы, Прокл Львович, -- сказал он, -- попробуйте полечить его.
-- Запой никаким чёртом не вылечишь!
-- Не говорите-с. Наш парикмахер превосходно от запоя лечит. У него весь город лечится.
Почечуев обрадовался возможности ухватиться хоть за соломинку, и через какие-нибудь пять минут перед ним уже стоял театральный парикмахер Федор Гребешков. Представьте вы себе высокую, костистую фигуру со впалыми глазами, длинной жидкой бородой и коричневыми руками, прибавьте к этому поразительное сходство со скелетом, которого заставили двигаться на винтах и пружинах, оденьте фигуру в донельзя поношенную черную пару, и у вас получится портрет Гребешкова.
-- Здорово, Федя! -- обратился к нему Почечуев. -- Я слышал, дружок, что ты того... лечишь от запоя. Сделай милость, не в службу, а в дружбу, полечи ты Дикобразова! Ведь, знаешь, запил!
-- Бог с ним, -- пробасил уныло Гребешков. -- Актеров, которые попроще, купцов и чиновников я, действительно, пользую, а тут ведь знаменитость, на всю Россию!
-- Ну, так что ж?
-- Чтоб запой из него выгнать, надо во всех органах и суставах тела переворот произвесть. Я произведу в нем переворот, а он выздоровеет и в амбицию... "Как ты смел, -- скажет, -- собака, до моего лица касаться?" Знаем мы этих знаменитых!
-- Ни-ни... не отвиливай, братец! Назвался груздем -- полезай в кузов! Надевай шапку, пойдем!
Когда через четверть часа Гребешков входил в комнату Дикобразова, знаменитость лежала у себя на кровати и со злобой глядела на висячую лампу. Лампа висела спокойно, но Дикобразов 2-й не отрывал от нее глаз и бормотал:
-- Ты у меня повертишься! Я тебе, анафема, покажу, как вертеться! Разбил графин, и тебя разобью, вот увидишь! А-а-а... и потолок вертится... Понимаю: заговор! Но лампа, лампа! Меньше всех, подлая, но больше всех вертится! Постой же...
Комик поднялся и, потянув за собой простыню, сваливая со столика стаканы и покачиваясь, направился к лампе, но на полпути наткнулся на что-то высокое, костистое...
-- Что такое!? -- заревел он, поводя блуждающими глазами. -- Кто ты? Откуда ты? А?
-- А вот я тебе покажу, кто я... Пошел на кровать!
И не дожидаясь, когда комик пойдет к кровати, Гребешков размахнулся и трахнул его кулаком по затылку с такой силой, что тот кубарем полетел на постель. Комика, вероятно, раньше никогда не били, потому что он, несмотря на сильную хмель, поглядел на Гребешкова с удивлением и даже с любопытством.
-- Ты... ты ударил? По... постой, ты ударил?
-- Ударил. Нешто еще хочешь?
И парикмахер ударил Дикобразова еще раз, по зубам. Не знаю, что тут подействовало, сильные ли удары, или новизна ощущения, но только глаза комика перестали блуждать и в них замелькало что-то разумное. Он вскочил и не столько со злобой, сколько с любопытством стал рассматривать бледное лицо и грязный сюртук Гребешкова.
-- Ты... ты дерешься? -- забормотал он. -- Ты... ты смеешь?
-- Молчать!
И опять удар по лицу. Ошалевший комик стал было защищаться, но одна рука Гребешкова сдавила ему грудь, другая заходила по физиономии.
-- Легче! Легче! -- послышался из другой комнаты голос Почечуева. -- Легче, Феденька!
-- Нпчего-с, Прокл Львович! Сами же потом благодарить станут!
-- Все-таки ты полегче! -- проговорил плачущим голосом Почечуев, заглядывая в комнату комика. -- Тебе-то ничего, а меня мороз по коже дерет. Ты подумай: среди бела дня бьют человека правоспособного, интеллигентного, известного, да еще на собственной квартире... Ах!
-- Я, Прокл Львович, бью не их, а беса, что в них сидит. Уходите, сделайте милость, и не беспокойтесь. Лежи, дьявол! -- набросился Федор на комика. -- Не двигайся! Что-о-о?
Дикобразовым овладел ужас. Ему стало казаться, что всё то, что раньше кружилось и было им разбиваемо, теперь сговорилось и единодушно полетело на его голову.
-- Караул! -- закричал он. -- Спасите! Караул!
-- Кричи, кричи, леший! Это еще цветки, а вот погоди, ягодки будут! Теперь слушай: ежели ты скажешь еще хоть одно слово или пошевельнешься, убью! Убью и не пожалею! Заступиться, брат, некому! Не придет никто, хоть из пушки пали. А ежели смиришься и замолчишь, водочки дам. Вот она, водка-то!
Гребешков вытащил из кармана полуштоф водки и блеснул им перед глазами комика. Пьяный, при виде предмета своей страсти, забыл про побои и даже заржал от удовольствия. Гребешков вынул из жилетного кармана кусочек грязного мыла и сунул его в полуштоф. Когда водка вспенилась и замутилась, он принялся всыпать в нее всякую дрянь. В полуштоф посыпались селитра, нашатырь, квасцы, глауберова соль, сера, канифоль и другие "специи", продаваемые в москательных лавочках. Комик пялил глаза на Гребешкова и страстно следил за движениями полуштофа. В заключение парикмахер сжег кусок тряпки, высыпал пепел в водку, поболтал и подошел к кровати.
-- Пей! -- сказал он, наливая пол-чайного стакана. -- Разом!
Комик с наслаждением выпил, крякнул, но тотчас же вытаращил глаза. Лицо у него вдруг побледнело, на лбу выступил пот.
-- Еще пей! -- предложил Гребешков.
-- Не... не хочу! По... постой...
-- Пей, чтоб тебя!.. Пей! Убью!
Дикобразов выпил и, застонав, повалился на подушку. Через минуту он приподнялся, и Федор мог убедиться, что его специя действует.
-- Пей еще! Пущай у тебя все внутренности выворотит, это хорошо. Пей!
И для комика наступило время мучений. Внутренности его буквально переворачивало. Он вскакивал, метался на постели и с ужасом следил за медленными движениями своего беспощадного и неугомонного врага, который не отставал от него ни на минуту и неутомимо колотил его, когда он отказывался от специи. Побои сменялись специей, специя побоями. Никогда в другое время бедное тело Фениксова-Дикобразова 2-го не переживало таких оскорблений и унижений, и никогда знаменитость не была так слаба и беззащитна, как теперь. Сначала комик кричал и бранился, потом стал умолять, наконец, убедившись, что протесты ведут к побоям, стал плакать. Почечуев, стоявший за дверью и подслушивавший, в конце концов не выдержал и вбежал в комнату комика.
-- А ну тебя к чёрту! -- сказал он, махая руками. -- Пусть лучше пропадают абонементные деньги, пусть он водку пьет, только не мучь ты его, сделай милость! Околеет ведь, ну тебя к чёрту! Погляди: совсем ведь околел! Знал бы, ей-богу не связывался...
-- Ничего-с... Сами еще благодарить будут, увидите-с... Ну, ты что еще там? -- повернулся Гребешков к комику. -- Влетит!
До самого вечера провозился он с комиком. И сам умаялся, и его заездил. Кончилось тем, что комик страшно ослабел, потерял способность даже стонать и окаменел с выражением ужаса на лице. За окаменением наступило что-то похожее на сон.
На другой день комик, к великому удивлению Почечуева, проснулся, -- стало быть, не умер. Проснувшись, он тупо огляделся, обвел комнату блуждающим взором и стал припоминать.
-- Отчего это у меня всё болит? -- недоумевал он. -- Точно по мне поезд прошел. Нешто водки выпить? Эй, кто там? Водки!
В это время за дверью стояли Почечуев и Гребешков.
-- Водки просит, стало быть, не выздоровел! -- ужаснулся Почечуев.
-- Что вы, батюшка, Прокл Львович! -- удивился парикмахер. -- Да нешто в один день вылечишь? Дай бог, чтобы в неделю поправился, а не то что в день. Иного слабенького и в пять дней вылечишь, а это ведь по комплекции тот же купец. Не скоро его проймешь.
-- Что же ты мне раньше не сказал этого, анафема? -- застонал Почечуев. -- И в кого я несчастным таким уродился! И чего я, окаянный, жду еще от судьбы? Не разумнее ли кончить разом, всадив себе пулю в лоб, и т. д.
Как ни мрачно глядел на свою судьбу Почечуев, однако через неделю Дикобразов 2-й уже играл и абонементных денег не пришлось возвращать. Гримировал комика Гребешков, причем так почтительно касался к его голове, что вы не узнали бы в нем прежнего заушателя.
-- Живуч человек! -- удивлялся Почечуев. -- Я чуть не помер, на его муки глядючи, а он как ни в чем не бывало, даже еще благодарит этого чёрта Федьку, в Москву с собой хочет взять! Чудеса, да и только!

Тася · Добавлено: Пт Июн 05, 2020 16:26

Начала читать "Средство..."
Сначала смешно было, прямо в голос смеялась, а потом как то грустно стало....

Batcher · Добавлено: Пт Июн 05, 2020 17:33

Цитата:

Тася писал(а): Начала читать "Средство..."
Сначала смешно было, прямо в голос смеялась, а потом как то грустно стало....

"Дар поэта ласкать и карявать..."

ПОЭТ
Он бледен. Мыслит страшный путь.
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.
Клоками сбиты волоса,
Чело высокое в морщинах,
Но ясных грез его краса
Горит в продуманных картинах.
Сидит он в тесном чердаке,
Огарок свечки режет взоры,
А карандаш в его руке
Ведет с ним тайно разговоры.
Он пишет песню грустных дум,
Он ловит сердцем тень былого.
И этот шум, душевный шум...
Снесет он завтра за целковый.